Охота на викинга [роман] - Нильс Хаген

Один с нами!!!

Щит с нарисованной мишенью прислонен к стене. Дмитрий направляет фонарь. Вокруг все хлопают, подзадоривают. Правильно, так и надо. Сейчас, друзья и коллеги, важно только почувствовать нужный момент, собраться и вдруг понять, что ты попадешь, что все получится…

— Хэй-я!! — ору я древний клич викингов и с силой отправляю топор в цель. На мгновение все умолкают, и становится слышен свист, с которым смертоносная железяка рассекает воздух.

Глухой, тупой удар — есть! Затихшая на мгновение компания взрывается от криков восторга. Я улыбаюсь. Дмитрий лезет ко мне с рюмкой в одной руке и клубникой на зубочистке в другой.

— За удачу! — кричит он.

Пью — за удачу грех не выпить. Жую ягоду и понимаю поймал кураж. Ну, дорогие мои, держитесь!

— Хэй-я!! Хэй-я!! Хэй-я!!

Зрители в восторге — они верят в меня, как в древнего скандинавского бога. Прибегают обеспокоенные Маша и Юля — наш ор перекрывает музыку на танцполе. Узнав, в чем дело, они расслабляются и вступают в тесные ряды болельщиков. По-моему, даже делают ставки. А я, между тем, уже шесть раз поразил мишень. Принимаю снова из чьих-то услужливых рук топор, краем глаза

вижу, что Дмитрий, прижав мобильник к уху, торопливо протискивается сквозь толпу к дверям. Куда это он? Впрочем, не это сейчас важно.

— Хэй-я!! Хэй-я!

Усатая физиономия Дмитрия появляется, когда мне остается последний бросок. В рядах тех, кто поставил на мое поражение, царит глубокое уныние. Их противники, напротив, бушуют, словно английские ультрас на стадионе.

Я заношу топор над головой, привычно уже «ловя волну». Сейчас особые мурашки в нервных окончаниях пошлют в головной мозг импульс, благодаря которому я буду точно уверен, что бросок окажется удачным.

В последний момент скольжу взглядом по толпе. По-русски это называется «красоваться». Итак…

— Хэй-я!!

Рука идет, топор уже почти покидает ладонь и вдруг…

Это словно ледяной душ!

В толпе гостей, среди раскрасневшихся, орущих, смеющихся лиц я вижу ее.

Мархи?!

Нет, абсолютно точно — нет. Но в то же время — да.

Это она. Она — другая.

Раньше в фотографии были негатив и позитив. Так вот, та Мархи, что явилась ко мне на день рождения, является полной противоположностью себя прежней.

Вместо шоколадной — белая кожа. Вместо смоляных кудрей — светлые, золотистые волосы. Вместо вишневых, жгучих — очень голубые глаза. И губы, ох, эти губы… Мне в какой-то момент кажется, что это призрак, привидение, фантом. Но девушка живая. Живая — и совершенно спокойная, хотя в ее глазах мне чудится легкий испуг. Испуг — и ожидание чего-то…

Бросок я, конечно же, срываю. Чертово женское колдовство! Топор идет совсем не так, как надо, и позорно бьется о мишень обухом. Восторженные вопли одних и заунывный рев других озвучивают окончание состязаний.

— Ну что ж ты, ше-еф! — делано сокрушаясь, басит Дмитрий, пробиваясь ко мне. По-моему, он не особенно расстроился — все же поставил против, хитрец.

А вот я расстроился, и не столько из-за броска, сколько из-за девушки. Я только-только начал отходить от того состояния, в котором находился три года, — и вдруг это явление, это лицо. Я все пытаюсь разглядеть его в толпе, но не могу и внутренне холодею, понимаю, что, видимо, сошел с ума…

— Шеф, — зовет меня Дмитрий. Я поворачиваюсь к нему — и застываю, как соляной столб.

Девушка стоит с ним рядом, совсем-совсем близко, достаточно только протянуть руку. Голубые глаза в опушке ресниц, золотые волосы, знакомый изгиб губ…

— С днем рождения…

6

Его звали Нильсом. Произнесенное один раз, это имя намертво застряло в голове. От него странным образом одновременно тянуло холодом севера и теплом детства.

Железный дровосек. Нильс, путешествовавший с дикими гусями…

«Нужный человек» — звучало взросло, официально, по-деловому безлико. Таким он мог быть для Николая Александровича. При ближайшем рассмотрении рисовался совсем другой образ. По-детски наивный и непосредственный. Как будто жизнь по какой-то причине еще не испытывала на прочность этого детину, или же он был настолько светел, что не обратил внимания на крутые повороты, не ожесточился, не обзавелся скепсисом и цинизмом, не растерял умения удивляться и восторгаться. Был и другой вариант: все это маска, под которой на самом деле скрывается другой человек. Но эту версию Рита отмела как несостоятельную.

Лет в пятнадцать она заинтересовалась Эрнесто де ла Серна.[10] Его склоняли в Интернете, его использовали в нелепых карикатурах с Чебурашкой, он героически смотрел вдаль с футболок одноклассников и — не только. Он был символом, который ни Рита, ни ее сверстники толком не понимали. Ей стало интересно, она озадачилась вопросом, и символ заиграл совсем иными красками.

На самом деле Эрнесто проиграл. Проиграл в пух и прах, став символом того, против чего боролся. Символом, который продавали и покупали оптом и в розницу и те, с кем он боролся, и те — за кого. Но речь не о том.

Помимо героической фотографии, сделанной Альберто Корда, Рита откопала и множество других. Простых, житейских. Потом она еще много чего читала про этого кубинского партизана, но, что бы там ни писали про него, верила только Эрнесто. Потому что человек с чистыми глазами ребенка не может врать. Он может заблуждаться, быть неправым, но делать это искренне, потому что люди с таким взглядом не врут.

Железный дровосек Нильс показался ей человеком того же сорта. В его глазах светилось что-то по-детски чистое, что никоим образом не облегчало ему жизнь.

Николай Александрович сказал, что надо быть естественной и непринужденной. Рита старалась, но чувствовала скованность. Легко сказать — сложно сделать. Особенно в обстоятельствах, когда непринужденность как раз неестественна. Чужой город, незнакомая ситуация, помпезность клуба и посторонние люди к естественности не располагали.

Все закрутилось очень быстро. Несколько слов — короткий разговор. Какие-то подвижки и перестановки, и вот она уже за столом рядом с Нильсом. Но Нильсу вроде бы было не до нес, хотя неприятный Дмитрий с небогатой мимикой, усиленно корежил лицо, делая Железному дровосеку недвусмысленные намеки. Рита предпочла занять выжидательную позицию. Она мило улыбалась и отвечала, когда обращались непосредственно к ней, в остальное время молчала и со значением потягивала сухое красное вино. Пить ей не хотелось, есть тем более, сухие вина она никогда не любила, но нужно было хоть чем-то занять руки, чтобы не показать волнения. Оставалось цедить сквозь зубы виноградную кислятину, изображая роковую женщину в ожидании агента с двумя нулями в позывном.

Нильс веселился, но в этом веселье чувствовалась внутренняя дилемма. Иногда он забывался и радовался совершенно искренне, порой словно вспоминал о чем-то, и тогда веселье становилось немного натянутым, будто не для себя, а для других. Временами Рита ловила на себе его взгляд, и под этим взглядом ей начинало мерещиться, что она все же ошиблась в Нильсе.

Что-то в нем было странное. И даже жутковатое.

Время шло с непонятной скоростью. Рита не могла сообразить для себя, сколько она здесь находится: двадцать минут или два часа. Веселье развалилось и частично переползло на танцпол. Застолье поредело.

Нильс пил водку с толстым, словно бы надутым мужиком в солидном костюме. В отличие от костюма его обладатель растерял всю солидность. Узел галстука закосел и съехал набок, рожа толстяка была красная, голос громкий, повадки грубоватые. Дядька пытался научить «принца датского» пить с локтя, но ему мешал объем, и урок приобретал пьяную неуклюжесть.

Отвлекая от разнузданного зрелища, рядом громоздко плюхнулся Дмитрий.

— Ты чего такая? — спросил с прикрытым улыбкой недовольством. Усы зашевелились, словно жирная мохнатая гусеница.

— Какая? — не поняла Рита.

— Квелая, как размороженный кальмар. Потанцуй с ним, что ли…

— А если я не танцую?

— Танцуешь.

— А если он не хочет?

— Постарайся, чтоб захотел. Ты ж на работе, крошка.

Рита почувствовала неожиданный прилив злости. Дмитрий ей не понравился с самого начала, а теперь просто раздражал. В конце концов, он-то кто такой, чтобы ей указывать? Нильс — нужный человек, Николай Александрович — работодатель. А Дмитрий? Посредник? Заинтересованный человек? Просто хамло? Последнее — в точку.

А может, усатый жирдяй не виноват, просто давно копившееся напряжение подбиралось к той черте, за которой край, точка кипения. Рита хотела ответить что-то едкое, но не успела.

— Он к вам пристает?

Девушка обернулась. Рядом стоял нетрезво раскрепощенный Железный дровосек.

— О, шеф, — немедленно среагировал Дмитрий. — Еще по полста за твое здоровье?